Chekhov on export

«Дядя «Ваня» режиссер  А.Щербан. Александринский театр

Chekhov on export

Зал полон в ожидании спектакля, составляющего  золотую страницу  русского театра. В Александринском театре играют «Дядю Ваню» А.П.Чехова. Даны звонки, но свет не гаснет. Актеры  выходят на сцену из зрительного  зала, садятся на стулья  и  молча всматриваются в зрительный зал.  Между актерами и зрителями происходит бессловесный диалог. Затем  начинается действие. Зрительный зал замер в напряжении – при свете императорского  театра нужно  соблюдать правила игры – держать осанку, сохранять «лицо»… Физическое  напряжение сопрягается  с напряжением эмоциональным, зритель погружается  в атмосферу спектакля и отчасти даже  актерского  ремесла, забывая  о постулате театра-развлечения. «Дядя Ваня» А.Щербана демонстрирует театр-работу… И дело не только в свете, дело и во многом  другом: со-переживать и  со-чувствовать  можно лишь будучи со-причастным. Поэтому свет гаснет лишь  в сцене  диалога Елены и дяди Вани  для соблюдения  интимности  и сокровенности происходящего  между героями. Неслучайно мизансцена выстроена с явными аллюзиями на шекспировскую сцену на балконе…

Let`s  speak  English, ladies and gentlemen! К вечному сюжету Чехова прибавляется интернациональность английского языка, используемого  в спектакле  почти  наравне с языком  оригинала. Но и английский  английскому  рознь:  ломанный у Элен, просторечный – у Сони,  рафинированный у Маман, щеголяющей помимо этого еще и знанием  немецкого, французского и  итальянского. Добавим к этому  аргентинское танго, дождь, молнии, технологичные мобильные  декорации., натуральную грязь, современные костюмы– и вот уже получается современный сюжет в духе Голливуда и импортных мелодрам. The way  I treat Chekhov.

Однако этот  символизм слишком поверхностен, чтобы  воспринять и принять  его  как  конечный  смысл спектакля.

Иностранные фразы становятся ширмой, за которой герои  прячут свои  мысли и чувства (‘Van`ya. I`m so  sorry” – у Элен),  проявлением солидарности с другими членами семьи (диалог  Элен и Сони “There is nothing to do” – “There is plenty  to  do!”), желание обратить на себя внимание мужчины, к которому испытываешь чувства (“Guten Morgen Aleksander!Gutte Appetit!” – Маман).

Английский язык в спектакле – маркер принадлежности к нашему времени, символ  принадлежности  литературного наследия А.П.Чехова всему миру, в котором  в качестве международного  языка коммуникации господствует английский.  Но  трагизм чеховской  пьесы состоит  в  том, что  взаимопонимания между людьми  невозможно  достичь  без обоюдного желания и стремления  быть  понятым. И дело  тут  не в  языках– их звучит  в избытке. Даже отчаянный  крик, крик русского  человека, звучащий на русском языке, остается неуслышанным и  непонятым – будь то безнадежная  любовь Сони к доктору Астрову, томление дяди Вани  Еленой,  проживание никчемной и пустой жизни  у самой Елены, вечный недостаток внимания к своей персоне  у Александра.

Порой плотность  этих  переживаний чересчур насыщена и в пространственном, и  в  эмоциональном плане – как в сцене в комнате Александра. В маленьком пространстве активного агрессивного красного цвета собрались  почти все  герои  пьесы – и  каждый  существует  в нем  в своем состоянии, в своем эмоциональном градусе, не в состоянии  (или в нежелании) услышать и понять ближнего. Болят  суставы у Александра и  он изводит жену своими старческими капризами, Елена утомлена и  раздражена вечным повторением необоснованных жалоб  супруга, дядя Ваня старается  заслужить внимание Елены, Астров – пьян, пытаясь  снять  усталость  от тяжелой работы, Соня – утомлена  заботами и  своими безответными  чувствами, у няни «гудут» ноги, Илья Ильич мучается  мигренью, слуга  кличет  в ночи пропавшую  собаку Жучку…Гомон  голосов переходит  от нестройного  хорала к  ощущению  присутствия  на коммунальной  кухне. И невольно вспоминается постулат  греческого философа о том, что истина всегда конкретна.  Да,  истина  в этом случае более чем конкретна – она  конкретна  для каждого  героя. Сжатость  пространства и агрессивность  красной обивки стен подчеркивает накал страстей. Оттого и бьются в закрытые двери, пытаясь найти  выход, язвительно  обозначенный как «выход». Оттого и хрестоматийный некрасовский вопрос «Кому на Руси жить хорошо?» раскрывается в  новом значении  под  новым  углом. Nobody is  happy  here…

Вслед за автором режиссер  демонстрирует галерею  женских  образов, мастерски раскрывая  их  характер через танец.  Танго, сдержанно-манерное в исполнении  Елены и Александра становится неуклюжим в исполнении Александра и Сони, а в паре Маман и Александра – кокетливо-гротесковым, страстно-недосказанным – в исполнении Елены и Астрова, простонародной пляской  - в  случае с  няней, комичным  - в паре Маман и слуги. У каждой из этих  женщин своя судьба. Маман привыкла  жить  интересами Александра, в котором видит эталоном образованного  просвещенного человека.  Соня занята хлопотами по  хозяйству и  переживанием своей некрасивой внешности, которая стала препятствием на пути к любимому человеку. Элен  мучается всеобщим вниманием  и притворным  сочувствием к ее замужнему положению. Няня сбилась  с ног, ставя самовар и подавая  обед в  неположенное время.

Что-то сбилось в отлаженном механизме. Ощущение  трагизма и  катастрофичности пронизывает все  действие спектакля. Почти по-гойевски «скука порождает чудовищ».  Экзистенциальное  одиночество оборачивается карнавальным  гомоном, гроза, бушующая  за окном, провоцирует на решительные, но  необдуманные  поступки. Любовные признания, чужие тайны, страдания и равнодушие, ссора, разрыв, выстрел… Развязка неизбежна, хэппи-энда не будет. Поспешный отъезд, скомканные  слова прощания… «Уехали»…  - даже это слово наделяется абсолютно эмоциями. Общим знаменателем  выступает тема успокоения. Приходит  в норму обычная жизнь, рутина вступает в свои  права, все возвращается на круги  своя. Оттого  так смиренно принимают свою нерадостную долю герои, исповедально-соборно повторяя чеховские заветы о труде, покорности, стремлении  к лучшему и принятии своей судьбы. Заветы, которые обретают, пожалуй, даже еще больший смысл в данной режиссерской трактовке.

И уже совсем иначе звучит финальное танго – танец необретенной страсти и невыраженных  эмоций. И оттого при зажженном  снова свете не  наступает привычное  ощущение праздника. Эмоциональное вплетение зрителей в канву спектакля становится рецептом А.Щербана от равнодушия.

Фото с  официального сайта  театра www.aleksandrinsky.ru