«Счастье мое» Сергея Лозницы
Водитель грузовика Георгий едет в свой последний рейс по российской глубинке. Его случайный дед-попутчик рассказывает ему историю о том, как во время войны он потерял веру в людей и собственное имя. Дедушка тихо высаживается на одной из стоянок, а Георгию вскоре предстоит самому закончить здесь свое путешествие, потерять имя, и память, и человеческий облик.
Полярные мнения о «Счастье моем», имеющие место из-за разницы взглядов и систем ценностей, говорят в большей степени о нас самих, а к кино не имеют почти никакого отношения. Любое сильное высказывание обнажает слабые стороны общественной, политической, нравственной жизни. Швы и дыры, ...если хотите, раны. Фильм Лозницы - лишенное сантиментов рассуждение о том, насколько ущербно эстетически, эмоционально и культурно то пространство, которое мы зовем Родиной. Такая бескомпромиссная, жесткая формулировка несомненно рождает мощный резонанс зрительских откликов.
Эмоционально картина воздействует на всех, хотя кого-то она оскорбляет и приводит в бешенство, кого-то доводит до беспомощности, отбирая, так сказать, последнюю радость и надежду. Немногие способны прочитать в «Счастье..» острую сатиру, направленную не против людей, а против их пороков, наподобие Гоголя или Гойи. Восприятие зависит от нас самих.
По словам Андрея Плахова, «Счастье мое» воспринимается «на грани паранойи», а другие критики сравнивают фильм с холодным острым скальпелем хирурга. У врача нет желания сделать больно, но есть представление о необходимости и степени вмешательства. А зритель, то есть больной, попадается разный. Кто-то кричит: Не трогайте меня, я здоров. Другие: Я болею, но доверяю только местным врачам.. В общем, непрекращающаяся паника в приемной.
Фильм правдив, а правда заставляет страдать, бьет наотмашь. Зато после такого удара улетучивается твоя природная сонная хмарь. «Счастье мое» позволяет оценить положение вещей в истинном масштабе, оно приподнимает над реальностью. И в то же время, надо понимать, что это художественная реальность, сконструированная, в ней каждый шаг выверен и подчинен логике автора. Мистическая среда, истоки которой в документальном прошлом режиссера, в которой реальность не равна, но тождественна миру, в котором мы живем. Все здесь узнаваемо, осязаемо и натурально, но это не балабановский (упаси, господь) натурализм отрезания конечностей и ковыряния в язвах. Разница между Балабановым и Лозницей как между могильщиком и плитой, на которой написано имя.
Как произведение искусства фильм безупречен. В нем и абсолютно новая, невиданная доселе форма повествования, где сюжет меандрирует, а «эпизоды перемигиваются друг с другом и обмениваются темами»; и уникальный и самобытный киноязык Лозницы; и работа с каждым лицом в кадре, яркие диалоги, написанные с большой долей иронии, гениальный Муту, румынский оператор. Очевидно, что после этого фильма уже нельзя снимать по-прежнему. Обрыдло кино по старым образцам, штампованное, надуманное, бессвязное, не дотянутое, не выстраданное, а поэтому выстреливающее все косо да мимо. Искусство должно заставлять страдать, ранить. Поэтому, если ваша первая реакция после просмотра картины: «Уберите это немедленно!», значит она вас задела, попала в цель.
Комментарии
Подписаться