Views Comments Previous Next Search
«Моё искусство — это своего рода психотерапия для самоубийц» — Интервью на Look At Me

Интервью«Моё искусство — это своего рода психотерапия для самоубийц»

Интервью с казахстанской художницей Алмагуль Менлибаевой

На Шестой московской биеннале современного искусства показали видео- и фотоработы Алмагуль Менлибаевой, одной из главных современных художниц Казахстана. Look At Me встретился с ней, чтобы поговорить о постсоветском, постколониальном, Евразии и кочевничестве.

«Моё искусство — это своего рода психотерапия для самоубийц». Изображение № 3.

 

 

Алмагуль Менлибаева

художница

В названии биеннале есть слово «Евразия». Оно вообще что-то означает?

Идея евразийства была ещё в Советском Союзе. В понимании советского человека его государство и то, что от него осталось, казалось чем-то огромным, занимающим полмира. На самом деле это своего рода остров, а наше мышление — фрагментарно. Мне было интересно объединить множество идей-аналогов евразийства. Центральность по отношению ко всему миру ощущали все народы — и индейцы, и индийцы, и англичане и французы с их колониальной историей, и китайцы.  

Я на биеннале представила работу, которая тоже называется «Центр Евразии». Я нашла место, где была сделана фотография, совершенно случайно. Оно находится в степи, практически на территории ядерного полигона недалеко от Семипалатинска. Это абсолютно пустое, мёртвое место: почва там заражена. Я подумала, что это символично: посреди него стоит монумент центру Евразии с надписями на английском, китайском и русском языках. При этом мне бы не хотелось говорить, что сама идея мертва: идея объединения материков существовала со времён Великого шёлкового пути. Исторический процесс создания и разрушения государств на этой территории для меня — процесс совместного жительства.

Сейчас же мы пытаемся понять, кто мы такие, потому что идея «советского человека» вдруг исчезла. Но, чтобы понять это, нужно проделать большую работу по анализу истории. Нужно осознать, что мы натворили, как мы друг к другу относились и сколько места даём друг другу сейчас. Когда я делала «Центр Евразии», я поняла, что территория бывшего Советского Союза не интернациональная, а если её и можно назвать такой, то только как дружбу против кого-то. Мы живём в закрытом мире. Пусть мы и покупаем блага из внешнего мира, чтобы выглядеть как люди из западных журналов, внутри всё равно остаётся вопрос «Кто мы такие?». Он ещё открыт.

То есть вы как раз и занимаетесь поиском этой идентичности?

Естественно. Но вот эта «островковость», которую почувствовали бывшие граждане разных республик СССР, уже совершенно не актуальна. Мыслить фрагментарно — несовременно. Такое мышление принадлежит другому времени, когда доминировала культура силы и контроля. Мне кажется, такое происходит, когда люди теряют инструменты владения реальностью, как это было в закрытом от мира СССР. Проблема в языке: мы не знаем, как назвать своё нынешнее состояние.

Вы приветствуете глобализацию?

Приветствую. Но нужно понимать, что этот новый термин описывает весь исторический процесс. Можно вспомнить хотя бы Чингисхана, который хотел всех объединить и для этого дубасил всех, кто был против этого процесса. В его империи не имело значения твоё вероисповедание, и в ней жили представители множества национальностей.

В ваших работах часто присутствует образ кочевничества. По-вашему, мы живём во времена нового кочевничества?

Кочевничество — важная тема для меня и для Казахстана, где кочевая культура была грубо уничтожена в 1920-х годах, когда от голода погибло чуть ли не 40% кочевого населения страны. И хотя в советское время и сейчас мы считали себя советскими или постсоветскими людьми, всё равно у каждого остаётся внутренний, глубокий культурный пласт. Политическая идеология и естественные корни соответствуют внешнему и внутреннему в человеке. Все мои проекты — это своего рода восстановление себя после исторической амнезии.

Как мы можем говорить и объяснить то, что мы больше не практикуем, как кочевничество? Мы оседлые люди, что делает эту тему для Казахстана очень грустной и драматичной. Я очень хорошо понимаю американских индейцев, с которыми я общалась. Я понимаю, каково это — проститься с чем-то очень страшным путём. Не естественным образом, как, например, когда твоё платье становится старым и ты его выкидываешь, а жестоко. Эти события сохраняются в памяти народа, и они хотят вырваться наружу. А современное кочевье — это кочевье мыслей, в которых мы не можем остановиться даже на пять минут.

 

 

Отрывок из работы Алмагуль Менлибаевой Transoxiana Dreams

 

 

Выбор Алмагуль Менлибаевой:
современные художники Казахстана

 

«Моё искусство — это своего рода психотерапия для самоубийц». Изображение № 4.

Сергей Маслов

«Сергей был моим учителем, и он ещё и очень интересный художник, которого пока что не поняли в Казахстане. Мне нравится его чувство юмора, характерное для человека с огромной фантазией, который всю жизнь прожил в закрытой системе советского общества».

«Моё искусство — это своего рода психотерапия для самоубийц». Изображение № 5.

Ербосын Мельдибеков

«Ербосын — это как раз таки постколониальный художник, который в своих скульптурах прослеживает метаморфозы и мутации, происходящие в человеке после краха империи. В его работах прослеживается тема расставания с идеей великого, шага, благодаря которому перед обществом открываются перспективы прекрасного будущего».

«Моё искусство — это своего рода психотерапия для самоубийц». Изображение № 6.

Рустам Хальфин

«Хорошие художники часто получаются из людей, которые что-то пережили. Среди них — Рустам Хальфин, чьё творчество совсем по-другому понимается, если вы знаете о его тяжёлой судьбе. Это бесконечно преданный искусству, бескомпромиссный художник».

 

 

Учитывая историю Казахстана, можно ли сказать, что современные культура и искусство страны — постколониальные?

Да. Тут важно то, что у казахстанских и киргизских художников в дискурсе нет понятия великой национальной идеи. То, что они ищут, — это методы общения с миром. У меня был интересный опыт в этом плане, потому что, когда я начала выставляться за рубежом, люди не знали, что такое Казахстан. Они не понимали, откуда меня вообще принесло: то ли это Китай, то ли Россия.

Когда вы работаете над проектом, вы рассчитываете на зрителя, который знаком с историей и культурой Казахстана?

Нет, мой зритель может ничего не знать. Я не хочу, чтобы моё искусство было интеллектуальной игрушкой для людей старшего поколения, которые хорошо знакомы с культурой Казахстана, с одной стороны, и пережили советское прошлое — с другой. Моя цель — показать молодым людям бессмысленность ностальгии по Великому прошлому. Это своего рода психотерапия для самоубийц, которые после распада СССР сели в лодку и плывут непонятно куда. Мысли о великом — суицидальны. Центр Евразии пуст и искорёжен, а жизнь есть вокруг него, в бесконечной периферии. Именно это и есть глобализация. Централизованные системы не могут долго работать, их убивает волшебная химия истории.

В ваших работах также есть экспрессивные женские образы. Вы считаете своё искусство частью проекта женской эмансипации?

Конечно. Мои женщины плачут и страдают. Они находятся в постоянном поиске, потому что не знают, куда идти и как внедриться в реальность. Они, что называется, unrooted, без корней. Я думаю, это одно из важнейших состояний для женщины. Я была именно в таком состоянии, когда искала свой язык в искусстве, когда оно всё казалось насквозь идеологичным и нечестным, очень формальным. Мне показалось, что эту формальность, несмотря на всё привлекательное, что в ней есть, нужно заменить естественным разговором о самой себе. Это такая внутренняя культурная работа художника над самим собой.  

На биеннале показали ваше новое видео. Какие темы вы сейчас исследуете?

Моё новое видео называется «Зелёный, жёлтый, красный и снова зелёный». Оно о светофорах. Я захотела отстраниться от логоцентричности современной культуры и найти глобальный язык. Оказалось, что мы ежедневно пользуемся им, переходя дороги и смотря на абстрактные цвета светофоров. Этот язык понятен всем, мы его даже не обсуждаем, потому что, зная его, мы можем попасть куда угодно. Я снимала светофоры в разных местах: в Париже, Берлине, Казахстане, небольших городах. Снимала и в Астане, новом городе, который был запущен, как машина, 20 лет назад. И жизнь в нём началась с теми же универсальными правилами и невербальным, почти телесным языком знаков. Светофор — это такое соединение рационального и иррационального. Это абстрактный, логичный язык, но он связан с телом и невербальной коммуникацией. Это одна из самых совершенных вещей в нашей цивилизации, которая помогает достичь цели людям с самым разным культурным опытом.

 

изображения via Aspan Gallery, Рустам Хальфин

Рассказать друзьям
0 комментариевпожаловаться

Комментарии

Подписаться
Комментарии загружаются